Рука мастера
Автор: Elhe

Рейтинг: G
Герои: Виктория Бейбарсова, ЛЗ, ВВ и ещё несколько других моих персонажей
Жанр: Drama
Отказ: Да я вообще не понимаю этой грызни из-за денег…
Размер: Мини
Цикл: Нет
Аннотация: Все прирождённые творцы (не важно – художники, музыканты или кто-то ещё) всегда стремятся к чему-то большему, чем просто изображать, как бы хорошо это у них не выходило. Но вот что будет, когда ты преодолеешь эту границу?
Комментарии: Фанфик под настроение переделан из одного моего старого рассказа. Тот, кто заинтересуется гасящим, пусть обратиться к славянским мифа. Вроде бы всё…
Статус: Закончен

Небо было серым, его вот-вот должны были прорезать первые, самые яркие лучи солнца. Близился рассвет, ещё один рассвет, который никто, или почти никто не увидит. В это время обычно все спят. Я не спала, я сидела у окна, но мне не было дела до будущего рассвета, меня как обычно занимал лишь рисунок, стоящий на столе. Волосы у меня были аккуратно собраны, ни одна прядь не падала на лоб. Ничего не должно было мешать, отвлекать... Казалось, я вот-вот пойму, пойму, чего же не хватает...
Я опять кружила вокруг стола, заглядывая в рисунок под разными углами, закрывая то один, то другой глаз, но всё ускользало, что-то от меня опять ускользало.
Я опять боролась с законами природы, пытаясь вдохнуть жизнь в свой рисунок.
Рисунок был прекрасен. Я могла без лишней скромности заметить, просто великолепен, но я как всегда была недовольна. Сходство было поймано очень точно - и характерный наклон головы, и полуприщур глаз, даже тень от ресниц точно также падала на щёки, как падала в реальности... Но этого было недостаточно, чего-то всё же недоставало, чего-то не хватало, рисунок не был живым.
Я на мгновение отвлеклась, бросив взгляд на корзину с мусором, опять полную порванных листов бумаги. Я не могла ничего стирать, поэтому просто рвала и выбрасывала, рвала и выбрасывала, потому что тем рисункам не хватало жизни. Все старались убедить меня, что мои рисунки хороши, но я в этом не сомневалась, но мне было этого мало.
Я родилась такой: я не могла стать ещё одной или второй, я должна была быть первой, я должна была быть единственной, исключительной, даже если бы никто не увидел моих рисунков. Я желала, чтобы у меня был свой неповторимый стиль и искала его, искала постоянно, забывая обо всём на свете. Нет, меня совсем не привлекала слава, отнюдь - я больше всего ценила тишину, но я не умела и не желала делать ничего на половину. Никогда.
У меня был талант.
Как у моего отца, которого я не видела никогда в моей жизни. Мама не любила рассказывать о нём, стоило мне заговорить об отце, как она становилась невероятно грустной. И иногда это не проходило несколько дней, прежде чем она снова начинала улыбаться. Даже дядя Ваня не мог рассмешить её, хотя она всегда оживлялась при нём.
В такие дни она подолгу разглядывала папку с рисунками отца. Там почти везде одно и то же лицо – кудрявая красивая девочка, почти девушка... Она была очень похожа на меня, похожа гораздо больше, чем мама, даже странно...
Я могла на бумаге простым карандашом передать сходство человека так, что захватывало дух. У других. Они в точности как я сейчас кружили вокруг моих законченных и незаконченных рисунков, вертели их в руках и никак не могли оторваться...
Они восхищались моими работами, а я потом безжалостно выкидывала их - меня они раздражали, эти молчаливые свидетели моих неудач. Зная эту мою склонность, друзья забирали у меня мои работы. Мне же было почти всё равно - я искала совершенство.
Искала и не находила.
Я прочла все книги о технике изобразительного искусства, какие мне только удалось найти, я замучила своих учителей вопросами, я бесконечно искала нужный свет, цвет, оттенок, жест. Я была лучшей, но для меня это был как раз тот случай, что быть лучшей ещё не значит быть достаточно хорошей. Я желала совершенства.
Я бросила взгляд в зеркало. Да уж, красавица, ничего не скажешь! Лицо серое, глаза красные от усталости и недосыпания. Чёрные волосы (как у отца!) кудрями (как у той девушки с портретов) и глубокие зелёные глаза (в кого бы? – у мамы голубые). Ничего, жить можно.
Я снова провела всю ночь в поисках. Это была, наверное, моя лучшая работа. Лучшая, но недостаточно хорошая.
Я бы всё отдала, чтобы достичь совершенства!
В комнату ворвался первый, несмелый луч солнца упал на рисунок, меняя, преображая...
Я схватила с пола первый попавшийся карандаш и бросилась к рисунку. Я видела! Я наконец-то видела, неверные линии! Возможно, для других они были почти незаметными, но для меня они были как уродливые шрамы - они буквально резали глаза.
Рука словно сама собой парила над бумагой, сердце билось в новом, ранее неизведанном ритме. Я чувствовала себя странно, очень странно, словно сплю и не сплю одновременно... Это было странное, удивительное ощущение, словно я, я настоящая, вдруг проглядывала сквозь своё обычное сознание, раздвигая туман мыслей, поисков, сомнений... Глаза смотрели и видели, а рука - давно не подчиняясь разуму, сама скользила и меняла, неуловимо меняла черты.
С бешено бьющимся сердцем я отошла, хотя мне казалась, что просто отпрыгнула, прочь от своего рисунка. Я возвращалась в своё обычное состояние, я снова была во власти разума. Казалось, что ничего не изменилось - всё тоже лицо, но оно было живым! Живым!
Я снова кружилась вокруг, меня ракурсы, свет, но это не исчезало! Лицо оставалось живым, настоящим! Неужели я достигла, я смогла? Боже мой, неужели?..
Глаза буквально слипались: на меня словно обрушилась вся усталость, которую я давила в себе всё то время, пока рисовала.
Обычно мне трудно уснуть.
Вместо того чтобы успокоиться, сердце словно начинает биться в два раза быстрее, а голова гудит от мыслей, сомнений, чувств, которые обычно приходится заглушать, чтобы проходить день. Обычно я ещё несколько часов ворочаюсь, думая, размышляя, пугаясь и радуясь, потому что только так можно освободиться от этих мыслей. Если их снова заглушить, завтра будет ещё хуже.
И именно в эти часы я - настоящий человек, существо эмоциональное.
Обычно мне очень сложно успокоиться и уснуть.
Обычно, но не сегодня.
Когда я проснулась, стояло уже позднее утро.
Солнца не было - были только серые, почти белые тучи, настолько ровные, что казались единым полотном. Это, такое небо, даже неприятнее и тяжелее, чем чёрные, тяжёлые, грозовые тучи. Потому что гроза пройдёт и небо снова очиститься - гроза это облегчение, а такое вот белое небо, оно как меланхолия, как глубокая депрессия, которая может длиться месяцами...
Но сегодня мне было всё равно, какого цвета было небо.
Я специально поставила свой рисунок на прикроватную тумбочку, поэтому первое, что я увидела открыв глаза - свою работу. Чтобы оценить качество своей работы нужно оценивать её в разное время, как правило, когда проходят первые восторги, становиться видно изъяны. Я всегда боюсь этого момента - я всегда нахожу изъяны в своих работах.
Я пристально посмотрела на рисунок.
Их не было. Это было настоящее совершенство. Мой взгляд пытался привычно выхватить линии, черты, детали, но я не могла. Они сливались в одно потрясающее изображение. Мне чудилось, что рисунок стал только лучше. Чудилось, что ресницы чуть заметно подрагивают, грудь мягко поднимается и опускается в такт невозможному дыханию, а глаза слегка светятся изнутри...
Когда я спешила сегодня в художку, то я была одной из немногих, кто шёл и улыбался, я просто не могла сдержать улыбку от переполнявшего меня счастья, крепко прижимая к груди папку с рисунком.
Хотелось петь.

Когда я буквально влетела в зал, где мы собирались каждое утро, то я сразу почувствовала, что что-то не так. Лица у всех были какие-то напряжённые, а когда кто-то начинал смеяться, то словно обрывал сам себя, виновато оглядываясь по сторонам. Я с трудом стёрла с лица улыбку и подошла к ближайшей группе.
- Кирилл, - окликнула я своего приятеля. - Что-то случилось?
- Алёна Игоревна погибла сегодня утром, - тихо пробормотал он.
Я вскрикнула от неожиданности и выронила папку.
За спинами ребят, не видная от входа, стояла большая фотография улыбавшейся Алёны Игоревны с чёрной лентой.
...Алёна Игоревна была нашим руководителем, мы все её обожали.
Она была удивительным человеком и всегда обогревала нас своим теплом. Она терпеливо объясняла и показывала всё столько раз, сколько было нужно. Она никогда не кричала на нас, разве только однажды, когда это было нам самим необходимо, чтобы собраться. Мы все её любили.
Она была не только руководителем, она была другом...
От удара папка открылась и все увидели мой рисунок.
Кирилл нагнулся быстрее меня и успел поднять папку раньше, я хотела отнять её, закрыть, уничтожить, но мне не дали - вокруг Кирилла с каждой минутой собиралось всё больше и больше народу. Гнетущая атмосфера уступала место восторженным возгласам.
Начали собираться и другие ученики и преподаватели, пришёл сам директор - известный во всём мире художник. Я едва успевала отвечать на вопросы. Сдержанно кивнув согласие, я смотрела, как ребята заменяли фотографию на мой рисунок.
Алёна Игоревна так и не успела увидеть свой портрет.
- Это одна из лучших работ, которые я видел в своей жизни, - восхищённо сказал директор.
Чтобы хоть как-то успокоиться, я взяла в руки карандаш и привычно устроилась в стороне ото всех - занятия должны были продолжаться.

Прошла уже неделя и всё, что действительно напоминало о трагическом событии - портрет моей работы. Люди способны быстро забывать всё плохое, погружаться в привычную каждодневную суету, а у нас ещё целая жизнь впереди.
Я тоже успокоилась, вот только отчего-то я не могла спокойно смотреть теперь на свой рисунок.
Рука привычно скользила по бумаге, вычерчивая овал лица, немного напряжённую позу, волосы, которые шевелит ветер. Я много практиковалась и мне требовалось мало времени, чтобы набросать портрет, а эта родительница сидела здесь уже довольно долго, разговаривая со своей знакомой, они ждали кого-то из младших - вечерами уже быстро темнело...
Я кинула на неё взгляд из-под полуопущенных ресниц и вернулась к почти законченному портрету. Что-то не складывалось, но я могу закончить дома - у меня почти фотографическая память на лица, я смогу запомнить её достаточно хорошо, чтобы потом нарисовать...
Открыв дверь, я тихо вошла в квартиру, но мама всё равно услышала и сказала, чтобы я садилась есть, а то она скоро убегает. Они с дядей Ваней сегодня шли в какой-то ресторан, мне с ними не хотелось.
Я спешно поужинала, достала из папки мой незаконченный рисунок, но так и не смогла к нему приступить, хотя он так и стоял перед моими глазами. Вместо этого я стала перебирать свои старые работы. Это были потерты моих знакомых и других, незнакомых людей - прохожих, лиц из газет и журналов, других, которые я придумала сама...
Изредка я хотела их выбросить, но никак не могла на это решиться, только доставала их из ящика стола и пересматривала, перелистывала, но почти никогда не пыталась их исправить, хотя прилежно брала с собой карандаш. Но сегодня был наверное особенный день.
Пока я сидела и листала свои работы на меня медленно наползало уже знакомое ощущение - то самое, когда смотришь словно сквозь туман. Изредка он появлялся у меня в сознании последнюю неделю, я просматривала свою папку и иногда заканчивала какой-нибудь портрет. Я теперь её всё чаще брала с собой на занятия, хотя обычно так не поступала...
Сегодня мне "попался" старый, двухгодичной давности, рисунок с портретом знаменитого актёра. Рука сама собой замелькала над листом...

Я сидела за мольбертом, но фигура натурщицы никак не получалась - я просто не могла на ней сосредоточиться, вместо этого я перебирала свою папку. В руки сам собой лёг недавний портрет родительницы, а карандаш замелькал, подправляя черты и позу...
Я вздохнула, ощущение снова отступило.
Оно всегда появлялось и исчезало внезапно, словно само собой.
По дороге домой я подошла к киоску, чтобы купить программу.
Мои глаза сами выловили знакомую картинку - лицо известного актёра. Рука замерла на полдороге к кошельку. "Смерть актёра" - гласила подпись под фотографией. Вместо программы я купила этот самый журнал. Прямо здесь, на полутёмной скамейке, я стала листать журнал, судорожно ища одну-единственную статью...
"...по словам врачей, болезнь мучила актёра уже около двух лет... он умер от приступа вчера, в среду, двадцать восьмого ноября, около семи часов вечера..." - к горлу подступил комок. Я говорила себе: "Это совпадение, это всего лишь совпадение, такого не бывает... Это возможно только в глупых голливудских фильмах... Этого не может быть, так не бывает..."

Я сегодня долго не могла уснуть, перед глазами снова и снова появлялось лицо актёра, а я шептала как молитву только одно единственное слово - "совпадение". Я не могла спать, вскакивала, пока рука будто бы сама не нашла незаконченный портрет родительницы и карандаш. Я пыталась остановиться, но всё внутри снова заволакивало туманом...

На следующее утро я узнала, что она умерла...
Теперь я старалась рисовать только растения и животных, это было не так страшно как людей, но столь же противно. Я пыталась совсем не рисовать, но никак не могла остановиться.
Мои рисунки были совершенны, всё так же пугающе совершенны. И с каждым новым законченным листом все приходили в восторг, а я всё больше бледнела. Репродукции известных мастеров и картины наших учителей в коридорах, теперь сменили мои работы, и я шла теперь по коридорам с бьющимся от страха сердцем, глядя исключительно в пол.
Я старалась не рисовать людей, но часто по утрам находила на своём столе новый рисунок, законченный из прежних или совершенно новый. И на всех стояла моя подпись...
Казалось этому кошмару не будет конца...
Мама и дядя Ваня уехали вместе в командировку, со мной временно жила бабушка - я же могу умереть у полного холодильника. Впрочем, я последнее время почти ничего не ела...
Я смотрела телевизор, а вернее беспорядочно переключала канала, стараясь не делать одного, того, что любила больше всего в жизни, того, что умела лучше всего, того, для чего я была создана - я не рисовала.
Сознание снова стал заполнять туман, вызывая тошноту и отчаяние. Тело подчинялось мне лишь наполовину - это была я и не я вместе с тем. Вернее, это были две разных меня, как две стороны медали.
По щекам текут слёзы - теперь всегда так.
Я беру в руки карандаш, руки опять дрожат, но линии выходят всё такими же идеальными, теперь я не подправляю - я рисую сразу, значит, чья-то смерть будет быстрой. Я не хочу отнимать жизни, я не хочу убивать!..
Два лица. Два таких знакомых лица. Мужчина и женщина. Его светлые волосы снова растрепались, а на щеках лёгкая щетина; её взгляд строгий и далёкий одновременно. Немного усталые, немного раздражённые, немного чужие, но всё столь же родные. От слёз я уже почти ничего не вижу, но рука всё равно чертит. Я дрожу, но совсем не от холода.
Я закончила портрет.
Мама и дядя Ваня...
Утром нам позвонили и сказали, что они разбились на обледеневшей дороге – дядя Ваня не справился с управлением.
Так плохо мне не было никогда, я не могла плакать, не могла даже говорить, только в ужасе смотрела на свои руки, которые отняли у меня самых дорогих людей...
Бабушка вызвала "скорую", мне дали снотворного, а мне было тяжело дышать от ужаса.
Хотелось плакать.

Вокруг было довольно темно, глаза не сразу привыкли к сумраку, но когда привыкли, я увидела просторную пещеру. Я стояла около самого входа. Наверное, была ночь, потому что света не было, только за спиной и в стороне мерно и как-то равнодушно шумели воды невидимой мне реки. Пещера уходила направо и вверх. Интересно, как я спустилась сюда? Ничего не помню.
За спиной послышался плеск, в котором я с недоумением узнала плеск вёсел.
Я обернулась, но в этой темноте всё, что мне удалось разглядеть в тусклом свете ламп - седого лодочника с печальным и уставшим лицом глубокого старика и могучим телом молодого борца. В руке он держал большой шест, которым направлял паром на этой странной реке. Откуда же звук вёсел?
Как же я здесь оказалась? Последнее, что я помню - я засыпала в своей комнате после того, как врачи дали мне снотворное. Я нарисовала маму...
На паром медленно садились люди, плотно укутанные в тёмные плащи, что делало их безликими, словно тени.
- Пойдём, - сказал голос позади меня.
Я вздрогнула и оглянулась. Это был высокий мужчина в тёмной мантии, богато вышитой сложным узором. Голову его скрывал капюшон, я практически не различала его лица.
- Пойдёмте, пойдёмте, - он коснулся моей руки, подталкивая к парому. - А не то мы можем опоздать.
- Опоздать? - тихо спросила я. - Куда?
- Вы не должны проснуться раньше, чем мы всё решим.
- Значит я сплю? - с облегчением вздохнула я. - И могу проснуться в любой момент?
- И да и нет, - гулко рассмеялся незнакомец. - И да и нет.
- Как же так может быть? - удивилась я, но он промолчал, помогая мне перебраться на паром, затем он кивнул седому паромщику и тот налёг на шест.
Я внимательно присмотрелась к людям вокруг. Они словно тени ускользали от взгляда, куда же я попала? Река оказалась шире, чем я могла себе представить. Резко вздрогнув, паром пристал к противоположному берегу. Если бы мой провожатый не поддержал меня, я бы упала.
Сходя с парома, люди отдавали паромщику какие-то мелкие деньги. Я вскрикнула, внезапно вспомнив. Стикс!
- Холодной, вечной глади Ахерона
Не потревожат лодка и весло...
Здесь нет седого перевозчика Харона,
И не забыть, испив воды его, - весело продекламировал мой спутник, он вообще излучал странную обречённую весёлость. Тени свернули налево, а мы пошли направо, где смутно высилась ещё одна пещера. - Пора осматривать владения!
Здесь не было времени.
Мы дошли до пещеры и как-то неожиданно оказались в огромном помещении, почти доверху заполненным горящими свечами. Сколько тут было этих свечей, я даже вообразить себе не могу, но время от времени свечи гасли, а кое-где разгорались новые. Словно тысячи и тысячи людей гасили и зажигали эти свечи, подчиняясь неизвестному ритму...
Я удивлённо заморгала и пещера со свечами неожиданно сменилась гигантской мастерской, где сидели люди, огромное количество людей. Это были в высшей степени странные люди! Они рисовали, лепили, вырезали из мрамора и дерева фигурки и лица людей. При этом работали они так быстро, что руки некоторых сливались в размытое пятно. По щекам их всех текли слёзы.
Фигуры и лица были совершенны...
Столь же совершенны, как мои рисунки.
Мы медленно подошли к огромному креслу на возвышении.
- Имя тебе - Виктория, Победа, - улыбнулся мой проводник. - А что побеждает всё - и свет, и тьму, что терпеливо ждёт своего часа и всегда дожидается? Лишь Смерть.
- А кто ты? - испуганно спросила я.
- Я твой предшественник, - улыбнулся он. - Я был гасящим...